«Именно в Испании мы узнали, что ты можешь быть прав и всё же проиграть, что сила может победить дух и что бывают времена, когда смелость не вознаграждается».

Альбер Камю

«Когда воюешь, нельзя признавать, что война проиграна: так ты признаешь себя побежденным. Тот же, кто, будучи разбит, отказывается признать это и сражается дальше, в конечном счете выиграет все свои битвы. Если он, конечно, не убит, не истощен, не лишен оружия или предан. А всё это как раз и случилось с испанцами».

Эрнест Хэмингуэй

 

ФРАГМЕНТ 8. ИЗ БЕЖЕНЦЕВ – В ЭМИГРАНТЫ. Часть 1. 

КАРМЕН ДЕ ЛОС ЛЬЯНОС

«1939 год запомнила невероятно долгим и пёстрым. Помню – он начался установкой в зале отеля «Англетер» нарядной живой ёлки и появлением Деда Мороза с мешком подарков в компании Снегурочки. Первый Новый Год в СССР. Но брат заболел ангиной, с высокой температурой, его даже положили в больницу. Хотя больничная палата в отеле, где мы проходили карантин после прибытия в Ленинград, отделялась от общего коридора лишь накрепко замкнутыми дверями со стеклянным верхом. Доступ туда имели врачи и медсёстры, а также добрые нянечки. Я придвигала к двери стул, взбиралась, видела за стеклом белую палату на 6 человек и брата на кровати. Наш опыт подсказывал: дело плохо; в Испании человека забирали в больницу только в предсмертном состоянии. Обычно все недомогания переносились дома. Поэтому, когда брата уводили, на его лице читалось «я умираю?..» Мне тоже стало тревожно: младшего Карлоса обещали сразу после карантина отправить в санаторий, а теперь вот заболел Вирхилио…

А в ярко освещённом зале отеля гремела музыка, и на всю жизнь я запомнила слова русской новогодней песенки: «Ёлка-ёлка, зелёная иголка». Так что 1939-й год в моём сознании связан с тревогой на фоне чужого веселья. У меня для песен и радости поводов не  имелось. От отца с фронта вести отсутствовали, от мамы, где бы она ни была, тоже. Хотя вечерами в спальне мои новые подружки строчили письма домой, кто куда. Воспитатели уверяли, что через год мы вернёмся, а пока наши родные должны получать ответы на волнующие их вопросы о нашем питании, досуге, учёбе… Такая была договорённость при нашем отъезде.

Ну, и я написала несколько писем тёте Исабель в Валенсию, в которых старалась не огорчать её своими печалями. Спрашивала о судьбе родных, о событиях на фронтах – нам никто о них особо не сообщал (наверное, чтобы не расстраивать).

Годы спустя мы узнали, что письма наши редко доходили до адресатов. Сначала их читала советская цензура, потом франкистская. Говорят, некоторые письма вообще несли пометки цензора, который или вычеркивал слова и фразы, или даже советовал на полях сократить объем послания… Конфискованные франкистами письма помогли режиму подвергнуть репрессиям получателей детских писем из СССР.

 Итак, мы поселились в самом центре Ленинграда – на знаменитом Невском проспекте, который тогда назывался проспектом 25 октября, рядом с Александро-Невской Лаврой. Но мы все звали его Nevsky. Здание детдома №9 построили для Института народов Крайнего Севера, а уж потом туда приехали астурийцы и баски первых экспедиций 1937 года. Нас тут жило больше двухсот человек. Во дворе был заложен фруктовый сад, разбиты огородные грядки, урожай шёл в столовую. А в подвале школы устроили зооуголок: кролики, фазаны, домашняя птица. Их выгуливали во дворе. (В начале войны в здании сначала размещался штаб народного ополчения Смольнинского района, а потом военный госпиталь.)

Всего в СССР было более 15 испанских детских домов, в России и на Украине. 

Известие о поражении Республики было для испанцев в СССР жестоким ударом. Ведь все эти месяцы нам говорили: «Следующий год – в Мадриде!»

Это звучало как официальная сводка с фронта, но и как обещание. Так взрослые испанцы утешали детей и сами надеялись на возвращение. Хотя события в мире заставляли надежду забиваться в дальний угол души.

Помню, кто-то сказал в тот апрельский день: ПОБЕДА ФРАНКО ИЛИ ПОРАЖЕНИЕ РЕСПУБЛИКИ?

И первая моя мысль была о папе. Где он, удалось ли ему покинуть территорию Испании, теперь уже вражескую, франкистскую?

***

МАРИЯ ДЕ ЛОС ЛЬЯНОС

Поражение Республики стало ударом для миллионов людей в самых разных частях мира. Надо вспомнить, чем была для людей Испания в 1936-1939 годах.

 

Илья Эренбург писал: «Я сейчас подумал, почему, начав описывать годы испанской войны, я волнуюсь, часто откладываю листы рукописи… и все это как будто живое, сегодняшнее. А ведь прошло четверть века, и я пережил потом войну пострашнее. Многое я вспоминаю спокойно, а об Испании думаю с суеверной нежностью, с тоской…

В Европе тридцатых годов… трудно было дышать. Фашизм наступал, и наступал безнаказанно. Каждое государство, да и каждый человек мечтали спастись в одиночку, спастись любой ценой, отмолчаться, откупиться. <…> И вот нашелся народ, который принял бой. Себя он не спас, не спас и Европы, но если для людей моего поколения остался смысл в словах “человеческое достоинство”, то благодаря Испании. Она стала воздухом, ею дышали».[1]

 

Газеты печатали заявление Альберта Эйнштейна: «Защита Испании – дело всего человечества». В открытом письме Людвигу Ренну выдающийся физик приравнивает участие немецкого писателя в рядах Интернациональных бригадах к борьбе за свободу мысли. Эйнштейн говорит: если бы в мире было достаточно людей, подобных Ренну, мятеж и итало-германская агрессия против суверенного народа Испании не смогли бы осуществиться. Фашизм существует только благодаря трусости тех, кто, видя его угрозу, уступают ему».

 

В конце декабря 1936 года на испанскую землю прибыл Эрик Артур Блэр, будущий автор знаменитых книг «Скотный двор» и «1984» Джордж Оруэлл:

«Я приехал в Испанию с неопределенными планами писать газетные корреспонденции, но почти сразу же записался в ополчение, ибо в атмосфере того времени такой шаг казался единственно правильным…

Для человека, явившегося сюда прямо из Англии, Барселона представлялась городом необычным и захватывающим. Я впервые находился в городе, власть в котором перешла в руки рабочих…

Главное же – была вера в революцию и будущее, чувство внезапного прыжка в эру равенства и свободы. Человек старался вести себя как человек, а не как винтик в капиталистической машине. В парикмахерских висели анархистские плакаты (парикмахеры были в большинстве своем анархистами), торжественно возвещавшие, что парикмахеры – больше не рабы. Многоцветные плакаты на улицах призывали проституток перестать заниматься своим ремеслом. Представителям искушенной, иронизирующей цивилизации англосаксонских стран казалась умилительной та дословность, с какой эти идеалисты-испанцы принимали штампованную революционную фразеологию».[2] В разгар Второй мировой, в 1943, Оруэлл написал очерк «Вспоминая войну в Испании».

В Испанию Артур Кёстлер[3], тогда коммунист, приехал корреспондентом левой газеты «Ньюс кроникл». В 1937 г. в Москве вышла его книга «Беспримерные жертвы» о зверствах франкистов. В 1938 г. журнал «Интернациональная литература» сообщил о выходе в свет в Париже «Испанского завещания» А. Кёстлера (1937).

«Три четверти людей, с которыми я был знаком до тридцатилетнего возраста, погибли в Испании, были затравлены собаками в Дахау, отправлены в газовую камеру Бельзена, депортированы в Россию и там ликвидированы, выбрасывались из окон на тротуары Вены и Будапешта, задыхались от бессмысленного нищенского существования пожизненных эмигрантов».

(В Советском Союзе, куда Кестлер приехал корреспондентом «БЦ ам Миттаг», достигла апогея трагедия коллективизации. На украинских полустанках Кестлер видел умирающих детей, по харьковским улицам собирали трупы погибших от голода. Все боялись не то что говорить, а думать свободно. Вчерашние герои пятилетки наутро оказывались врагами народа. Набирал обороты «большой террор», его жертвой оказалась и женщина, которую Кестлер полюбил…

К середине 30-х годов ситуация, в которой оказался этот искатель абсолюта, была практически безвыходной. В Германии победил фашизм, шли погромы, и путь назад был отрезан. Советский рай обернулся кошмаром, но об этом приходилось молчать, чтобы не расписаться в собственном идейном банкротстве.[4])

Спасла Кёстлера Испания. Он отправился туда писать репортажи с фронтов гражданской войны, при отступлении республиканцев был захвачен франкистами, приговорен к смертной казни. Из тюрьмы в Малаге его вызволила европейская кампания, развернутая по инициативе демократических журналистов. Потом был фильтрационный лагерь во Франции, где Кестлер начал писать «Слепящую тьму».

Писатель Андре Мальро назвал войну в Испании «великими кровавыми маневрами» фашизма. В 1936-37 гг будущий министр культуры правительства де Голля, Мальро командовал добровольческой республиканской эскадрильей, позже сражался во французском Сопротивлении. Идеалы республиканского братства питали своей силой движение Сопротивления. Он писал о судьбе Республики: «есть поражения, которые со временем показывают людям, что они не проиграли, что только так, как они жили, и стоило жить».

В США на встречах с американской интеллигенцией в поддержку Республики Мальро рассказывал об огромном уважении испанцев к своим писателям: «Я видел, как на арене поэт Рафаэль Альберти читал свои стихи двумстам тысячам крестьян, они слушали его, затаив дыхание. Я видел, как анархиста, хотевшего спалить церковь, где похоронен Сервантес, остановил товарищ, показав имя на могильной плите; тогда первый боец начертил углем стрелку к распятию: „Тебе повезло, он тебя спас“. Он — это был Сервантес».

Сент-Экзюпери, Арагон, Элюар, Оден, Корнфорд, Спендер, Дос Пассос, Драйзер, Кольцов, Эренбург, Неруда…

Чарльз Доннелли, двадцатидвухлетний ирландский поэт и активист-республиканец приехал в Испанию 7 января 1937 года. В Альбасете, на базе интербригад, нашёл ирландскую часть, известную как Колонна Коннолли, командовал которой его друг журналист Франк Райан. Вместе с американским Батальоном Линкольн Доннелли и его товарищи вошли в состав XV Интербригады.

15 февраля, после прохождения элементарной боевой подготовки, американцы и ирландцы из XV Бригады получили крещение огнём в бою у реки Харамы, недалеко от Мадрида. Доннелли назначили командиром роты. 27 февраля его часть послали в наступление на позиции франкистов. Весь день  враг поливал из пулемётов позиции интербигадовцев, потери были ужасными. К ночи франкисты контратаковали. Ветеран-канадец вспоминал:

«… мы побежали в укрытие, а командир ирландцев Чарли Доннелли встал за ствол оливкового дерева. Нагнулся к земле за пригоршней оливок и сжал их  в руке. До меня долетели его слова в миг тишины между очередями: «Даже оливы истекают кровью…»

Спустя минуты Доннелли был сражён пулеметной очередью. Умер сразу. Только 10 марта его другу бригадисту Питеру О’ Коннору удалось унести с поля боя тело товарища. Чарльза Доннелли похоронили в ирландской братской могиле в долине Харамы.

Эрнест Хемингуэй включился в испанские дела в самом начале мятежа. Он собрал среди друзей и перечислил 40.000 долларов (хотя большую часть внёс сам) – в помощь бойцам-республиканцам. Вскоре Альянс газет Северной Америки предложил ему отправиться в Испанию в качестве фронтового корреспондента. Хемингуэй не ограничился отправкой репортажей с самых разных участков фронта, он также помогал в военной подготовке народной армии, и участвовал в боях, когда возникала необходимость.

В первом же репортаже писатель сообщал о прибытии на помощь мятежникам 88 тысяч итальянских и от 16 до 20 тысяч солдат из гитлеровской Германии, «в то время как Госдепартамент США продолжает заявлять о строгом соблюдении политики невмешательства… Как раз сегодня ещё двенадцать тысяч итальянцев сгружаются в портах Малаги и Кадиса».

Хемингуэй, с опытом Первой мировой войны за плечами, говорит в  романе “Прощай, оружие!”[5]:

«Писатель не может оставаться равнодушным к тому непрекращающемуся наглому, смертоубийственному, грязному преступлению, которое представляет собой война (из предисловия к изданию 1948 года).

– Страшнее войны ничего нет. Мы тут в санитарных частях даже не можем понять, какая это страшная штука – война. А те, кто поймет, как это страшно, те уже не могут помешать этому, потому что сходят с ума…

– Я знаю, что война – страшная вещь, но мы должны довести ее до конца.
– Конца нет. Война не имеет конца.
– Нет, конец есть.
– Войну не выигрывают победами… Тот, кто выигрывает войну, никогда не перестанет воевать…Христианами нас делает поражение».

Хемингуэй, кому принадлежит самая, пожалуй, пронзительная книга об испанской войне, «По ком звонит колокол»[6], отметил новые методы ведения военных действий, опробованные в Испании: «Тоталитарные фашистские государства верят в тотальную войну. Это, проще говоря, значит, что за каждое поражение, которое они терпят от вооруженных сил, они мстят безоружным гражданам».

Роберт Джордан, герой романа, по последним данным, «списан» с реального человека, интербригадовца Роберта Мерримена (Robert Merriman), одного из самых храбрых солдат американского батальона «Abraham Lincoln». С ним Хэмингуэй неоднократно встречался на фронте; также писателю был хорошо знаком военный специалист под боевым псевдонимом Ксанти – осетин Хаджиумар Мамсуров. Есть мнение, что образ Джордана также наделён чертами этого советского разведчика.

Эпиграфом романа писатель выбрал символические слова из проповеди поэта-священника Джона Донна (1572–1631) из «Обращения к Господу в час нужды и бедствий»:

«Нет человека, который был бы как остров, сам по себе, каждый живущий – часть бóльшего, часть материка; и если море смоет береговой утёс, меньше станет Европа на мыс, на дом друзей, на твой собственный дом; смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством; а потому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол; он звонит по тебе».[7]

1 апреля 1938 года советская газета «Правда» помещает статью Хемингуэя «Человечество им не простит!», в которой описывает разрушение и смерти в городах и селах Испании, подвергшихся бомбардировкам авиации итальянских и немецких эскадрилий, а также артиллерии франкистов.

… В те годы Анне Ахматовой работать не давали, собственные стихи не печатали. Лишь изредка ей удавалось опубликовать переводы стихов поэтов из союзных республик. В 1936 году она перевела с армянского два стихотворения Егише Чаренца, и половину гонорара отдала в фонд помощи испанским детям. Ахматова поделилась отнюдь не лишним, но даже бедствуя, выразила сочувствие обездоленным. Горести испанцев будили память о пережитом в годы гражданской войны в России и были предвестием кровавых событий, грозивших Европе.

… По воспоминаниям жены, Николай Островский» в декабре 1936 осознавал, что его жизнь подходит к концу.  В Испании в это время франкисты осаждали столицу, итальянская авиация и легион «Кондор» осуществляли налёты на её жилые кварталы и больницы.

15 декабря после губительного – последнего – приступа автор книги «Как закалялась сталь» позвонил в редакцию «Комсомольской правды» и спросил:

— Держится ли Мадрид?

Узнав, что город держится, он восхищенно произнес:

— Молодцы ребята! Значит, и мне нужно держаться.

Он уподобил себя осажденному Мадриду. Фашисты и смерть — синонимы.

Нужно было держаться…

… В Париже Марина Цветаева, всегда равнодушная к газетам, теперь каждый день с трепетом открывает газету: немцы угрожают Чехии, немцы перешли границу Чехии, немцы в Праге. В её любимой Праге…

СТИХИ К ЧЕХИИ

О слёзы на глазах!
Плач гнева и любви!
О Чехия в слезах!
Испания в крови!

О чёрная гора,
Затмившая — весь свет!
Пора — пора — пора
Творцу вернуть билет.

Отказываюсь — быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь — жить.
С волками площадей

Отказываюсь — выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть —
Вниз — по теченью спин.

Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один — отказ.
15 марта — 11 мая 1939 [8]

Пабло Неруда, консул Чили в Барселоне, а затем в Мадриде, назвал свою книгу, написанную в первые месяцы гражданской войны, «Испания в сердце».

После войны он обеспокоен ужасным положением более чем полумиллиона испанских беженцев в концлагерях во Франции.

Такие лагеря наскоро создавались вдоль границы, иногда людей селили в барраках, но часто и на открытой местности. Не было проточной воды и минимальных гигиенических условий. Люди голодали, у них не было теплой одежды, в лагерях царили болезни. Уровень смертности был высоким.

Пабло Неруда заручился поддержкой президента Чили Петро Агирре Серда, лидера Народного фронта, и организовал отправку в Чили большой партии республиканских беженцев на теплоходе «Виннипег» (Winnipeg). Старый французский корабль был рассчитан на транспортировку не более 20 человек, но летом 1939 года на верфях Гавра в знак солидарности с испанскими братьями французские рабочие усовершенствовали «Виннипег», и он принял на борт около 2500 человек. В материальном обеспечении путешествия приняли участие мобилизованные Нерудой организации солидарности с Испанией из Аргентины и Уругвая.

Утром 4 августа 1939 года Winnipeg отошёл от причала в порту Pauillac во Франции. Накануне ночью Пабло Неруда написал: «Пусть критики зачеркнут все мои стихи, если сочтут нужным. Но эту поэму зачеркнуть не сможет никто. Пабло Неруда, Trompeloup, 4 августа de 1939»[9]

Плавание длилось 30 суток, и последние несколько корабль двигался вдоль побережья ночами, опасаясь атак германских подлодок. Часть людей сошли на берег в Арике, а ночью 2 сентября 1939 года судно бросило якорь в порту Вальпараисо. Наутро испанцы  высадились на берег, где их приветствовали представители властей. Министр здравоохранения Чили доктор Сальвадор Альенде обеспечил организацию прививок прибывшим.

Многие остались в этих местах, а часть отправилась поездом в Аргентину (где издавна жила большая испанская община) и в Сантьяго, где им также оказали дружеский приём.

***

На побережье Средиземного моря, на эспланаде городка Беникассим испанцы поставили памятник. На мраморе надпись на испанском, каталонском, английском, немецком, французском, русском, итальянском и венгерском языках:

В память об интернациональных бригадах, женщинах и мужчинах, солидарных с испанским народом, пришедших на защиту его прав и свобод. Здесь, на этих пляжах, где они залечивали свои раны, готовясь к будущим боям, навсегда остались их сердца. Низкий поклон и благодарность им от нас, живущих 80 лет спустя.

Беникассим, 24-10-2016

_________

_____

ФРАГМЕНТ 8. ИЗ БЕЖЕНЦЕВ – В ЭМИГРАНТЫ. Часть 2. 

Историк Рамон Салас Ларрасабал приводит такие цифры: в годы конфликта в Испании погибли на 138.030 детей больше, чем в мирное время, к тому же падение рождаемости выразилось в количестве 557.185 не рожденых. Если сравнить обе эти цифры с числом погибших взрослых – 275.000 – увидим, какой удар приняло на себя поколение «детей войны».

С установлением режима Франко детей начинают репатриировать отовсюду. Только Мексика и СССР, страны, не признавшие власть мятежников, отказываются возвращать беженцев.

Репатриация, во многих случаях, представлялась невозможной, болезненной, даже жестокой: тысячи республиканских семей  прозябали в концлагерях во Франции (‘camps de concentration’, ‘camps d’accueil’ y ‘camps d’internement’). (Французская пресса избегала уподоблять загоны для испанцев нацистским концлагерям.) Спустя десятилетия стали известны многочисленные случаи насильственного изъятия усыновлённых детей из приёмных бельгийских и французских семей агентами Франко.

Социолог Педро Гарсиа Бильбао (Pedro García Bilbao) говорит: «Для многих детей снова создалась травматичная ситуация, потому что им некуда было возвращаться: их родители погибли или находились в заключении. К тому же в Испании война не завершилась установлением мира. Она закончилась победой одного из участников конфликта.»

Вот только один, анонимный, из многих архивных документов о судьбах «детей войны», как они именуются в Испании. «Меня и моих братьев вернули  из Англии, из приёмной семьи, нашим родителям – они оказались в концлагере. Я говорила: «не хочу здесь быть», заболела. Я так голодала во Франции… Тощая была. Очень нам было плохо. Раньше в Испании отец всегда приносил в дом еду, а тут – нет, очень очень было плохо. Нас вернули с братом и сестрой, и между собой мы говорили на английском. Бедная мама нас не понимала. Тогда я хорошо говорила по-английски. Теперь нет. Конечно – тут надо было срочно учиться французскому!»

Через полгода после поражения Республики, осенью 1939 года началась Вторая мировая война, и Европу наводнили новые массы беженцев. Судьбы испанских беженцев «потонули» в этом страдальческом исходе.

Для «советских» испанцев возвращение на родину откладывалось не неопределённое время. Ведь прежде их судьбы определялись победой Республики. Детей готовили к участию в строительстве обновлённого отечества по образцу СССР; им создавали широчайшие возможности учёбы и профессионального роста, которых дети из бедных семей в Испании не имели.

На сегодняшний день исследования показали, что главной травмой было расставание с родными, с семьей, раннее взросление этих детей, – они гораздо больше повлияли на развитие, чем бомбардировки или даже смерти, свидетелями которых детям пришлось быть…

Отсутствие контакта с близкими усиливало чувство одиночества.

Пилар Хименес (Pilar Giménez) говорит: «Мы никогда не получали писем. Друг другу дети рассказывали истории о своих родных, мы много фантазировали, смотрели в небо и говорили: «Мама смотрит на меня вон с той звездочки…»

 

КАРМЕН ДЕ ЛОС ЛЬЯНОС:

Мы знали, что полмиллиона бойцов республиканцев, их жен, детей, стариков потоком хлынули во Францию, где после «сортировки» их отправляли в лагеря. У некоторых наших товарищей там были родные, кого-то настигла страшная новость о гибели близких. Много пролилось слёз в испанском детском доме в те дни и ночи.  

Нам с братьями сказали, что отца бросили в концлагерь на территории Алжира, французской колонии. Папа обеспечивал отправку бойцов на корабли и катера с оставшейся территории Республики в порту Картахены, в числе последних покинул Испанию.  В Оране его определили в тюрьму, потом перевели вглубь страны в бараки за колючей проволокой старого лагеря Суццони в Богаре, Алжир. Товарищи отца обещали не прекращать попыток «вызволить» его из концлагеря…

Я всегда гордилась своим отцом. Он был замечательно храбрым человеком, всегда на передовой лицом к опасности. Помню его слова: «комиссары первыми наступают, но последними отступают».[10] В дни, когда мы ещё не знали исхода последних боёв и страшились за жизнь отца, я много думала о нём и написала стихи «Комиссарам».

 

КОМИССАРАМ

Испанские комиссары!

Товарищи, вам салютую

Издали, но вплотную,

Близко к вашему бою

Сердце бьётся моё.

Шепчет: учись, работай!

Прочь унынье и слёзы.

Ведь эта земля далёко

Родная, и дом, и любовь

Ждут тебя не дождутся,

Чтобы вернулась и смело

Взялась за трудное дело –

Страну свою воскрешать.

Комиссары, Испании слава!

Испании слава, камрады!

Прекрасной Испании нашей,

Республиканской свободной!

 

Ближе к лету судьба отцу улыбнулась, ему предложили убежище в Мексике, по основному адресу испанских эмигрантов-политиков, интеллектуалов, или в СССР. Папа выбрал Советский Союз. В нашем семейном архиве – письмо, полученное отцом от друга: «Надеюсь, ты уже заполнил прошение на предмет эмиграции в Мексику или куда-нибудь ещё. Военные кадры, как ты знаешь, едут в другую страну, куда, возможно, и тебе было бы интересно попасть. В этом случае у тебя там будет много друзей…»

 «Другой страной» был Советский Союз, где в ленинградском детдоме уже жили мы трое…

Странное было время, тревожное – но и чудесное. Мне исполнилось 15. Меня восхищала эта – первая для меня – весна в России. Как радостно было видеть мощный ледоход на Неве, а потом вдруг разом зазеленели чудесные сады и парки. В один из таких дней нас вывезли на экскурсию в Петергоф. Наверное, советские товарищи хотели отвлечь нас от тревожных мыслей.

На всю жизнь запомнился яркий весенний день, великолепие садов, дворцов Петергофа. Поразило обилие фонтанов, сверкающие брызги повсюду – каскадами от дворца и от спрятанных в траве «шутих». Таинственным образом журчание и плеск воды успокаивали, утешали. Десятки лет спустя, в Гранаде, я вспомнила петергофские фонтаны… в садах Хенералифе. Там в сени могучих лавров льётся по склонам лестницы вода, её журчание тоже лечит слух и душу.

Советские газеты постоянно писали о нашей жизни.

«Дети из этого испанского интерната учатся в школе № 5 Смольнинского района, расположенной на углу Тверской и ул. Красной Конницы.

 Ленинградские сверстники, распевающие вдохновенно: “Если завтра война, если завтра в поход…”, относятся к ним с интересом и симпатией. Взрослые прекрасно понимают трудности детей, не владеющих языком, по большей части оторванных от родителей, в суровом для них климате. Им стараются создать благоприятные условия жизни».

Закончился учебный год. По традиции летом детдомовцев вывозили на отдых за город. Так мы впервые поселились в чудесных лесах вокруг города Луги к югу от Ленинграда. Старшие жили в палатках, младшие – в спальнях, как в городе.

Будил нас звук горна. Поднимались два флага – испанский республиканский вместе с советским. Вечером знамёна спускались торжественно на линейке в сопровождении оркестра.

Преподаватель ботаники сопровождал нас в первые дни прогулок по окрестным лесам, объяснял, как собирать ягоды и травы. Как и все наши занятия, купание в реке чётко контролировалось. В первый день нельзя было  находиться в воде более пяти минут.

Солнечные процедуры выглядели так: пять минут лежали на спине, пять минут – на животе, и по пять минут – на каждом боку. Свисток означал команду на изменение положения тела. Это нас и смешило, и трогало как проявление заботы о том, чтобы мы не сгорели – и это на здешнем бледном северном солнце!..

Вроде всем мы были довольны, но каждую неделю кто-нибудь из мальчишек организовывал побег на родину. Морским путём. С помощью карт в направлении близкой Эстонии, в то время независимой республики.

В день побега, обычно после завтрака, беглецы пускались в путь на станцию. Не говоря по-русски, им трудно было определить поезд, идущий в нужном направлении. Если беглец открывал рот и спрашивал кого-то на ломаном русском о расписании поездов, его сразу «вычисляли» и возвращали в лагерь с помощью доброжелательного милиционера…

 

В середине лета братьев и меня вызвал директор и сообщил радостную новость. Скоро в наш лагерь приедет группа командиров республиканской армии, освобожденных из лагеря в Алжире. Среди них наш папа.

К торжественному приему отважных героев всех построили в безупречные шеренги. Оркестр играл марши.

Появилась первая машина гостей и мы начали шествовать к трибуне со сжатыми кулаками в знак антифашистского приветствия.

Но что это? Мы ожидали легендарного командира Листера, генерала Кордона, генерального комиссара Республиканской Армии Фелипе Претеля, генерального комиссара Восточного фронта, нашего отца… А на трибуне разместились четверо мужчин в гражданской одежде …

Младший брат Карлос потом признался, что не узнал папу без военной формы! Он плакал, и это не были только слёзы долгожданной встречи, их вызвала боль рухнувших надежд. Встреча с мамой, которой нам так не хватало, воссоединение семьи в мирной Испании стали невозможными.

Папа рассказал о семейных новостях. Все были здоровы. Одни успели уехать в Мексику еще до падения Барселоны, другие остались в Валенсии. Мама продолжала работать в Буэнос Айресе в театральной группе Лолы Мембривес и даже готовилась регулярно приезжать в Мадрид. Многое зависело от международной обстановки.

По прибытии в Москву отца подвергли еще одной операции на раненой ноге. После восстановления он надеялся выехать в Латинскую Америку. Мы были счастливы видеть его полным надежд оптимистом. Таким он был всегда. Его приезд придал нам силы, в конце концов – борьба продолжается. Взрослые знают, что говорят!

 

По возвращении в Ленинград мы обнаружили, что школу отремонтировали, покрасили и перестроили.

Младших стали готовить к вступлению в ряды пионеров. Это касалось всех, кто еще не успел принести традиционную клятву.

«Я, юный пионер Советского Союза, торжественно клянусь защищать дело борьбы рабочего класса…»

Им рассказывали о героях гражданской войны в России, маршалах Ворошилове и Буденном, о подвигах героев Чапаева и Щорса, всех, кто под руководством Ленина и Сталина создал Красную Армию, изгнал царя и его сторонников и отразил иностранную интервенцию.

Существовали также герои этапа строительства социализма, например, Алексей Стаханов[11]. Говорили нам об особой девочке из Узбекистана по имени Мамлакат, которая собирала в два раза больше хлопка, чем остальные. Фотографии этой девочки на руках у Сталина висели повсюду.

Но одна история не вызвала у нас ожидаемой симпатии – пример Павлика Морозова. Речь шла о деревенском мальчике, который застал своего отца прячущим хлеб от властей. Случилось это в годы коллективизации частных земель и, в результате доноса сына, отец Павлика был арестован. Остальные относительно богатые крестьяне, так называемые «кулаки», убили Павлика, ставшего мучеником коммунистической веры.

Нам же, испанцам, казалось, что доносить на отца нельзя.

***

23 августа СССР подписал пакт о ненападении с Германией. После этого газеты перестали откровенно ругать гитлеровский режим, как делали это раньше.

1 сентября началась война между Польшей и Германией. Сообщений об этом не было на первых полосах газет.

3 сентября в 11 часов утра Англия объявила войну Германии.

3 сентября в 5 часов дня Франция объявила войну Германии.

8 сентября немецкие войска подошли к Варшаве. 28 сентября город капитулировал.

Нам стало ясно, что война скоро ворвётся и в нашу жизнь.

_____________

[1] Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь. Книга IV.

[2] Джордж Оруэлл. «Памяти Каталонии», англ. Homage to Catalonia.

[3] Артур Кёстлер (1905–1983) — писатель, философ, исследователь эстетического и религиозного сознания. Родился в Венгрии. В 1948 г. принял английское гражданство. Был связан с Оруэллом личной и творческой дружбой. Оруэлл высоко ценил роман Кёстлера «Слепящая тьма» (1940, рус. пер. 1988).

[4] ЛЕХАИМ,. Август 2002 АВ 5763 — 8 (124).

[5] A Farewell to Arms (англ.) Перевод с английского: Е. Калашниковой.

[6] For Whom the Bell Tolls (англ.)  Роман вышел в 1940 году, и в течение двух лет был бестселлером в США.

Главный герой романа американец Роберт Джордан, эксперт-подрывник, вместе с испанскими партизанами должен взорвать мост, чтобы предотвратить подход франкистских подкреплений.

[7] John DONNE , 1572–1631: «No man is an island, entire of itself; every man is a piece of the continent, a part of the main; if a clod be washed away by the sea, Europe is the less, as well as if a promontory were, as well as if a manor of thy friends or of thine own were; any man’s death diminishes me, because I am involved in mankind; and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee.»

[8] Творцу вернуть билет. — Слова Ивана Карамазова из романа Ф. Достоевского «Братья Карамазовы» (ч. II, кн. V, гл. «Бунт»). Не принимая концепции будущей мировой гармонии, достигаемой ценой огромного страдания, Иван говорит: «Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству не хочу… Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно… Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю». 

[9] “Que la crítica borre toda mi poesía, si le parece. Pero este poema, que hoy recuerdo, no podrá borrarlo nadie.»

Pablo Neruda, Trompeloup, 4 de agosto de 1939.

[10] «Los comisarios son los primeros en avanzar y los últimos en retroceder».  

[11] В 1935 году группа, состоявшая из забойщика Стаханова и двоих крепильщиков, за одну смену добыла в 14,5 раза больше угля, чем предписывалось по норме на одного забойщика. Однако советская пропаганда приписала весь добытый за смену уголь лично Стаханову.